Сквозь распахнутые настежь окна в класс лился чистый свежий воздух. Жёлтые стены горели в солнечных лучах. В дальнем углу класса стоял лёгкий пустой шкаф, на верхней полке валялись стружки. Возле дверей перегородил проход стол учителя с выставленными на него горшками. Из них шелестели пышные зелёные заросли, а с краю дрожало небольшое озеро в разрезанной пластиковой бутылке. Лакированные парты сохли возле стен.
Около первого окна горела ещё одна парта, по ошибке выкрашенной в ярко-оранжевый цвет. На ней стояли два стаканчика, один набитый красными ручками и карандашами, а другой с какой-то мутной жидкостью, циркуль с остриём, вставленным в зелёную точилку для карандашей, ножницы с синими кольцами, носовой платок, испачканный в чём-то коричневом, очки в толстой дымчатой оправе, чёрная изящная сумочка с золотой монограммой: "Meretrix", кастрюлька с лаком, чёрная ручка, треснувшая пополам, свёрнутый в трубку историко-географический атлас, пухлая папка с клеймом: "Очпатки", заколка для волос, обрывок какой-то оппозиционной газеты, исписанная тонким косым почерком по пунктам полуобщая тетрадь, банка с полузасохшей жёлтой краской, а в ближнем к окну углу взгромоздились исчерченное тёмными струями оцинкованное ведро с водой и красивая туфля (обмотанная изолентой) над которыми качалась Елизавета Манник с тяжёлой тёмно-серой тряпкой в тонких руках. Прямо под широкими складками её короткой бардовой юбки изогнулся Шкутенберг, большой патриот нашей страны. Он сосредоточенно мазал слинявшей кистью ножку парты.
— Мажь чётче!— командует Антонина Васильевна Шочохо. Её пышные волосы похожи на клубы дыма.— Лучше! Нужно работать на совесть. Проблему нашёл — кончилась жёлтая краска! Если что-то кончилось — это, по-твоему, оправдание? Не может быть оправдания твоей лени! Развели моду. Привыкли к послаблениям Ларисы Некромантовны! Лак тоже закончился на предпоследней парте — ты нашёл оригинальный выход. Умеешь же, когда хочешь!
— Но это же была моя парта…— бурчит Шкутенберг.— И это был лак…
— Это тебя не оправдывает,— кричит Антонина Васильевна,- всё это оттого, что вы все тут — полностью обленились. Только бы семечки есть на уроках. Разве можно с такими людьми — работать?— она показывает пальцами, что нельзя.— Вот недавно президент выступал. Он говорил, что наши учебные заведения — только для тех, кто умён и желает учиться чему-нибудь. Все, кто не желает — пожалуйста, можете не учиться! Для этого у вас есть все возможности. Уходите! Мне на уроках такие, как Жокузов не нужны. Для которых школа — это место для подрыва петард и сталкивания друг друга с лестницы, навстречу директору. Для тех, кому лень. Но это не так. Государство защищает их права, построило им это прекрасное, долговечное здание школы - а они вторую четверть несут деньги на его ремонт!
— Я сдам!— плачет Шкутенберг. Его слёзы смешиваются с краской и на ней медленно расплываются тонкие оранжевые змейки. Но верный патриот своей родины не замечает их.
— Но только тот, кто учится, чего-то добьётся,— гремит классная,— а неуч так на всю жизнь и останется недобитым! Все великие люди старательно учились. Сократ учился всю жизнь. Его пришлось отрывать от учёбы цикутой! Фарадей учился очень много! И в честь него назвали единицу! Ты знаешь сколько это — 1 Фарад? Это целая Земля! Куда до него Ому, которого всегда считают в мега, потому что его очень мало. Но даже ради такой маленькой величины он долго учился. Он даже открыл закон, чтобы в честь него назвали эту величину!
— За-а-акон-н-нг г-Кулона-а-а?— выдавливает Шкутенберг.
— Не важно! Все великие, в честь кого что-нибудь назвали, много учились! И достигли своего! В их честь что-нибудь назвали! Все должны помнить великие имена — Платон, Ньютон, Сократ, Ампер, Джоуль, Киловатт…
— Ну, так какое окно мыть?— спрашивает Елизавета. С намокшей тряпки течёт тонкая мутная струйка. Она огромным тёмным пятном расплывается по синей рубашке Шкутенберга.
— Мой самое первое!— твёрдо выкрикивает учительница и отбегает в сторону. Она начинает листать тетрадь.
Елизавета обмотала руки тяжёлой, жёсткой, непокорной тряпкой, поднесла его к окну (по стеклу потекли тонкие струйки) и с силой двинула непокорную ткань вниз. Тонкое, напряжённое стекло всхлипнуло и запело.
Несчастный поклонник Жукова и Шевчука Шкутенберг закрыл толстыми веками свои серо-синие глаза и продолжил не глядя водить кистью (она как раз скользнула на Лизкину туфлю, которой она стояла на столе). Ему казалось, что отчаянно дребезжащее под тряпкой стекло поёт какою-то песню.
Да это же "Битва козлов"!

Когда протухла вся капуста,
Когда испортилась морковь,
Окончилась людей эпоха
И время настаёт козлов.

Они выходят в огороды,
Жуя капусты тухлый лист.
И тихо блеет предводитель
И всё свистит скворец-горнист.

Начальство двигает рогами,
Козлы построились в ряды.
Они почти все ветераны
Без рога иль без бороды.

Они сейчас пойдут в атаку
За огород свой умирать.
И будут в уши бить копытом
И головой рога ломать.

Они глядят перед собою.
Они не добры и не злы.
Они сейчас пойдут в атаку
Они горды, они — козлы.