Глава №7
Печальный теннисист
Мало, мало, очень мало
О себе известно нам.
И расскажут, кто такие,
Нам, наверно, где-то там.
Сакардон Реггтон
"Имр"
Уже почти стемнело. В чёрном матовом кубе запасного выхода сбоку зажглись два ультрамариновых окна.
Две тяжёлые тёмные кучи из мяса, одежды и цилиндров с краской уже почти вросли в кирпичную стену.
— Слушай, а они думают начинать?— не выдерживает левый, с зелёной полосой на голове.
— Так у них тут пока только первое!— отзывается правый.— Может, сегодня и не будут.
А разговор возле огромной руины всё тянется и тянется.
— У нас хорошо живут только спортсмены и счастливые,— неловко обронила Манник.
— Быть может,— парень ковырял футляром землю,— но мне всё равно обидно. Хуже всякого тренера разные глупости из колеи выбивают.
— Какие?
— Перед каждым отъездом отправляют на эти дурацкие проводы. "Искренне от души" пожелания стариков, которые едва не валятся с этой гладкой осиновой трибуны. "Едете защищать престиж страны" и прочая мура. Чей тут престиж защищать?
— Действительно. Кто мы? Что мы за нация? Всегда от кого-то зависим!
Две фигуры с краской поспешно спрятались за стену. Потом зазвенели гибкие прутья голых кустов, зашуршала золотая листва под двумя парами когтистых рук, и два пятна замелькали среди тёмно-коричневых шершавых стволов.
— Главное успеть.
— Ага. Вызываем целый наряд сразу.
— Заблокирует быстро.
— И надёжно. Тут тихо и тепло. Деревья облетели, спрятаться негде.
— Сколько нам полагается?
— Кто его знает… Мне батя рассказывал, что при коммунистах давали 25% от имущества определённого. А с этой демократией фиг что поймёшь.
— Два свидетеля — этого хватит.
Пятна приближались к выходу из Аллеи.
Разговор продолжался.
— Самое бездарное — это краеведенье,— плюнула куда-то в золотую листву Елизавета,— "краязнауства" проклятое! Нечего на уроках истории преподавать — вот и лазаем по лесам, ищем эти железяки. А то "десятки" за второе полугодие седьмого класса не видать. Хотя тут ещё со времён войны мин полно, но раз правительство рекомендовало — нужно выполнять немедленно и в сжатые сроки. Всё лето драли лопатами этот проклятый остров. Мол, возле "дзяцiнца" расположен — авось нароем княжеские хоромы. Выкопали только двух дохлых кошек, пустую клетку для попугая с бумажкой внутри "Я тебя люблю", ржавую огородную тяпку и какой-то жёлтый скандинавский шлем, а на нём табличка — "Для мусора". Про древнюю культуру нашего славного города — ничего!
— Да…— сказал теннисист. Он откинулся спиной на похолодевшую стену развалин и глядел в непроницаемое ночное небо,— Мы многого не можем узнать про свой город. Вот, например, эта аллея,— он провёл пальцем вокруг себя замысловатую синусоиду,— откуда она взялась? Каково было предназначение этих зданий? Почему они превратились в руины посередине благополучного района?
Между тонких веток деревьев мерцали разноцветные огоньки окон. Чёрные силуэты домов, окружавших Тёплую Аллею, чётко выделялись на фоне тёмно-синего неба.
— Тут какая-то подстанция была. И взорвалась… Или нет! Она заброшена была. Не помню…
Манник смотрит в даль.
— Ничего мы не можем о себе сказать! Ни о прошлом, ни о настоящем. А говорить о будущем — это нарушать закон,— говорит теннисист.
— Какой закон?
— Второй. Термодинамики. Провинциалы мы. В сёлах и в Столице все знают, откуда произошёл город, о каждом камне сложена легенда. А мы застряли посередине.
Елизавете было немного неловко.
— Надо куда-то двинуться. Вперёд — к Столице, или назад — к селу.— теннисист продолжал рассуждать.— Лучше — назад. Так будет быстрее. И мы узнаем свою историю.
— Вперёд лучше. Там на метро покатаемся…
Парень как-то странно посмотрел на Манник.
— Но мы пока — провинциалы!
— Ну… да. Пока мы провинциалы.
— И были ими давным-давно! Никогда этот Каштанск ничем не мог прославиться! Всё в нём провинциальное. Разве тут можно на что-то рассчитывать? Нас даже иностранцы не растрясут! Во время войны тут у немцев был концлагерь, да и тот совершенно захолустный — одна мелкая газовая печь!
Его слова разносились мягким эхом среди серебристых ночных руин.
— Сегодня уезжаю,— голос парня тускнел, сдувался,— на этот европейский теннисный турнир. Что дальше?
— Кто знает,— зазвенела Елизавета,— может, победишь, станешь известным, город освободят от налогов и он постепенно вырастет…
Парень вновь глянул на Манник удивлённо-убийственно, а потом пробормотал что-то прощательное, встал и пошёл к спортивной школе, волоча по скрипучему асфальту футляр для контрабаса.
— Тебе помочь?— робко бросила ему в след Елизавета.
— Надорвёшься,— рявкнул у неё над ухом Фиолетовый Мангуст.
— Отстань, Ф!— возмущённо крикнула Манник.— С тех пор, как ты появился, я не могу ни одно слово просто так сказать.
— Это началось намного раньше!— сказал, хитро прищурившись, зверь.
Манник швырнула в него полный возмущения взгляд и встала с руины. Она сунула книгу под взмокшую мышку и оглянулась.
Откуда-то со стороны домов доносилась лёгкая песня, стонущая под упругими гитарными струнами.
Я приполз к квартире поздно,
Кнопку отломал звонка,
Ключ не тот — ах ты зараза!
Не вылазит из замка!!!
Ладно — мы в окно полезем
Пусть двенадцатый этаж…
Ёшкин! — форточка закрыта.
Будем брать на абордаж.
Извините, извините,
Я не в то залез окно.
Вам-то, блин, какое дело!?
Вам должно быть всё равно!
Никого у вас не режут,
И не грабят, и не бьют.
Ё-моё, ну что за люди —
За стекла кусок убьют!
Да идите вы все лучше
Очень-очень далеко!
И меня так не толкайте
Тут же очень высоко!..
Возле входа в аллею, среди тёмных столбов деревьев, вспыхивали разноцветные огни милицейских мигалок. Слышались громкие голоса, которые нецензурно переругивались.
— Маньяка ловят,— подумалось Елизавете.
Она оглядела себя. Традиционная осенняя одежда, на лице — следы применения косметики. На маньяка не похоже. Больше на маньячку.
Манник глянула в сторону синеющего входа. И её осенило.
— Ах да!..— сказала она.— Конечно же. Тут же были эти подстанции. А потом захотели возвести жилой дом со встроенными магазином, бассейном и отделением милиции. Но денег хватило только на снос. Конечно же! Подстанции!
С этими словами она развернулась и решительными шагами двинулась к спортивной школе.
А из-под тёплых огней квартир, из-за ровных светлых полукругов возле подъездов звенело окончание песни:
Сквозь решётки на окошке
Чёрная ложится тень…
Завтра всё начнётся снова!
Завтра будет новый день!..
— Нужно ему объяснить,— бормотала Елизавета,— мы всё знаем. Надо объяснить…
— Кому и что ты собираешься объяснять?— возмутился Ф.
— Ему. Я вспомнила, откуда взялась Тёплая Аллея. Тут тоже есть легенда…
— Ты своей-то легенды не знаешь!
— А вот и знаю!
— Зачем ты пришла на Тёплую Аллею? И что ты делала вчера?
— Что я делала вчера — я не помню. Впрочем, это и не важно. Это не легенда, а автобиография. А на Тёплую Аллею я пришла, чтобы немного отдохнуть от твоих советов.
— Я могу и исчезнуть…
— Стой!— испуганно дёрнулась Манник.— Ещё чего! Держись рядом и всегда будь наготове.
Мангуст равнодушно отлетел куда-то в сторону.
Манник взялась за ледяную ручку и вошла в здание школы.
Лампы под потолком громко гудели, и в их ослепительном сиянии Фиолетовый Мангуст казался растворённым в пространстве контуром. Свет был какой-то странный: бледно голубой с серым, неконтрастным оттенком.
На стене висела мятая географическая карта Америки, измазанная чём-то серым. Посередине комнаты стоял тяжёлый бильярдный стол. Его зелёное сукно казалось грязно-коричневым. В сетку правой нижней лузы были запутаны и придавлены целой пирамидой шаров две костлявые руки одного бильярдиста, лежавшего на полу. Рядом стоял другой бильярдист. Он изо всех сил бил своим жёлтым окровавленным кием первого по голове и шее.
— Что здесь происходит?— испуганно спросила Елизавета.
— Эта свинья…— бильярдист ткнул кием в живот "этой свиньи".— Ты только глянь, что эта сволочь сделала со столом!
Елизавета широко открытыми глазами глядела на стол. Среди скомканных серых ворсинок ярко просвечивала белые нитки. Посередине нижней половины стола было вышито крупными буквами:
ВАНЯ — ЛОХ!!!
Чирк!
После одного особенно сильного удара несчастный потомок Арахны перевернулся на спину. Под тяжёлым чёрным ботинком захрустел его сломанный кий. Застучали по полу выпавшие из лузы шары, заглушая крики милиционеров, обшаривавших Тёплую Аллею.
— Я тебе устрою!— кричал бильярдист-палач, верша верховную расправу.— Я тебе покажу лоха! Киев в честь бильярдного кия назвали, а он в спорт личности приносит. Лох! Сам ты лох!
С глухим стуком открылась синяя дверь. На мгновение мелькнули тёплые гладкие внутренности спортивной школы, а потом их загородили две фигуры — одна довольно высокая и худая, а другая — низкая и светловолосая девушка с лицом, перемазанным фиолетовой косметикой.
— Нет, ну это невозможно!— возмущался тренер.— Перед самым отъездом, когда через четыре дня турнир… и пытается застрелиться! Как так может быть! Почему именно сейчас? Не мог уж подождать. Придётся вот в самолёте оперировать! После операции снотворное две недели в крови держится — допинг контроль мигом зарубит! Не может эта знаменитость ни о ком, кроме себя думать!
— Звёздная болезнь!— гладким голосом отозвалась девушка.
— И, самое главное — никакой предсмертной записки! Нарочно, чтобы нечего было в комиссию представить, в качестве уважительной причины. Опять слухи пойдут о нашем бесперспективном теннисе!
— Он выстрелил пулей в своё тело потому, что не решился выстрелить мячиком в свою…— прохрипел бильярдист-вышиватель, но получил удар кием по животу и зашёлся в хриплом плюющем кашле.
— Это вы про…— Манник дёрнулась, чтобы продолжить, но поняла, что не знает имени этого несчастного теннисиста.
— Да, про этого захудалого гения Дудика,— бросил тренер. Он стоял возле карты и сосредоточенно колупал город Нью-Йорк.
— А всё эта дурацкая аллея,— громко сказала фиолетовая девушка, распахивая дверь в ночную колоннаду стволов, среди которых метались белые фонари милиционеров,— говорила я ему — не ходи туда. Нет — "схожу, передохну перед матчем". Вот и передохнул. Чуть не сдох он от такого отдыха.
— Вот видишь!— громогласно и радостно возвестил Ф.— Он застрелился. А если бы ты помогла ему — он мог застрелить тебя!!! И я бы погиб.
— А он действительно очень хорошо играет?— спросила Манник. Но ей не ответили.
На холодный асфальт легла невесомая фиолетово-голубая дорожка. Расплывшаяся косметика застыла пятнами на красивом лице несчастной девушки. Она вышла на обдуваемую ледяным ветром улицу и оглядывалась во все стороны.
— Эгоист,— бормотал тренер,— эгоист. Когда очнётся, сразу ему это скажу и отчитаю. Что он себе позволяет! Перед самым ответственным матчем.
— Даже обо мне, своей девушке, не подумал,— плюнула девушка и продолжила дальше всё тем же твёрдым непробиваемым голосом,— что это может меня как-нибудь огорчить.
Она ещё раз плюнула и закурила.
— Свинья!— крикнула надрывным голосом Манник и изо всех сил врезала ей по полосатой щеке.
Фиолетовая дрогнула, и упала куда-то назад, в темноту. Прямо на милиционера. Белый луч фонаря взмыл куда-то вверх и застучал по асфальтовой дорожке.
— Эй!— крикнул напарник милиционера.— Что это?
Он неуверенно остановился. Сначала, видимо, он хотел бежать на помощь своему напарнику.
— Кто сбивает нашу беседу?— задрожал тренер, отворачиваясь от карты. Его жилистые пальцы грозно сдавили серебристый секундомер.
— Хрээ-пву-у-уф!— завопил придавленный упругой фиолетовой девушкой милиционер.
— Сука!— рявкнула фиолетовая и, вцепившись острыми пальцами в милиционера, изо всех сил лягнула Елизавету. Манник охнула и упала на бильярдный стол. В лузах загремели гулкие разноцветные шары.
— Эрнандес Мартинес!— запел бильярдист, вершивший правосудие. Он оглянулся, а потом внезапно начал колоть Манник острыми концом кия.
— Вот кто всё подстроил!— взвыл тренер и тоже бросился к столу. Он подбежал к голове Манник и изо всех сил ударил ей в ухо серебристым секундомером.
Напарник упавшего милиционера уже сделал несколько шагов к двери, но решил, что ситуация уже слишком опасна. Он остановился и начал обшаривать карманы в поисках пистолета, чтобы дать предупредительный выстрел.
